На плите стоял таз из полированной меди, куда хозяйки студии наливали воду для увлажнения воздуха. Оливер Хаддо сунул руку в карман и вытащил серебряную коробочку. Постучал по ней, как курильщик стучит по табакерке, улыбнулся, и она открылась. Прихватив щепотку голубого порошка, бросил его в воду, находившуюся в медном тазу. Тотчас же взметнулось яркое пламя. Маргарет вскрикнула. Оливер быстро взглянул на нее и жестом удержал на месте. Она видела, как горела вода, горела так ярко и жарко, будто в тазу был обычный светильный газ; и с тем же глухим хриплым шумом. Вдруг вода исчезла. Маргарет подвинулась ближе и сообразила, что таз пуст. Вода сгорела, как солома, не осталось ни капли. Девушка растерянно провела рукой по лбу.
«Но вода не может гореть», – пробормотала она про себя.
Казалось, Хаддо прочел ее мысль и улыбнулся в ответ странной улыбкой.
– Знаете ли вы, что человечество не изобрело ничего более разрушительного, чем этот голубой порошок? У меня его достаточно, чтобы сжечь воду во всем Париже.
Он умолк, словно стремясь забыть о ее присутствии. И в задумчивости смотрел на свою серебряную коробочку.
– Правда, приготовить его можно только в очень небольших количествах, ценой неимоверного труда и с огромными затратами. Он слишком легко улетучивается, хранить его более трех дней невозможно. Иногда мне казалось, что при некоторых усилиях я сумел бы сделать этот препарат более стабильным, так его модернизировать, чтобы он, как радий, не сгорал, не терял своей силы; тогда мне удалось бы овладеть величайшим секретом, когда-либо существовавшим на свете. Поскольку порошок не улетучивался бы, его действию не было бы конца. Вода продолжала бы гореть, пока на земле оставалась бы хоть капля влаги. Он мог бы спалить всю землю. Чудовищную власть получит тот, кто овладеет его стабильностью, ибо бросить его в воду означало бы обречь все живое на неизбежную гибель.
Хаддо перевел дыхание и в его глазах загорелся дьявольский огонек. Голос охрип от волнения.
Маргарет содрогнулась, но и подумать не посмела, что этот человек сумасшедший. И не пыталась судить его. Оли вер набрал еще щепоть этого страшного порошка и бросил в медную чашу. Вновь порылся в кармане и вытащил пригоршню какого-то вещества, походившего на истолченные сухие листья. Вероятно, в них еще оставался след влаги, так как на дне чаши немедленно вновь поднялось пламя, правда, не такое могучее, как в первый раз. Странные испарения заполнили комнату. Запах их был резок, и он одурманивал. Стало трудно дышать, Маргарет закашлялась. Хотела попросить Оливера прекратить опыт, но не могла вымолвить ни слова. Он взял таз и поднес ей, приказав:
– Взгляните!
Она наклонилась и увидела на дне сгусток голубого пламени, необычайно твердого, похожего на расплавленный металл. Оно было неподвижным, но странно извивалось, будто змейки огня мучались от собственного неземного жара.
– Вдохните как можно глубже.
Она повиновалась. Внезапная дрожь пробежала по телу, и Маргарет погрузилась во тьму. Пыталась было закричать, но не могла издать ни звука. Голова кружилась, показалось, что Хаддо пытается закрыть ей лицо. Еще раз глотнула воздух, чтобы не задохнуться, и земля ушла из-под ног. Почудилось, что тело устремилось куда-то с невероятной скоростью. Маргарет шевельнулась, но Хаддо приказал не оглядываться. Смертельный ужас охватил ее. Она не знала, что ее несет, но двигалась все быстрей и быстрей, и сам ураган не поспел бы за ней. Наконец, остановилась, и Хаддо взял ее руку.
– Не бойтесь, – сказал он. – Откройте глаза и встаньте. Их окружала ночь, но это была не умиротворяющая ночь, успокаивающая усталые души смертных; это была ночь, таинственным образом приводящая души в смятение, когда каждый нерв напряжен до предела. Темноту прорезало багряное зарево, и в его свете можно было различить очертания искаженных предметов. Луны не было видно, но мерцающие звездочки, как души умерших грешников, казалось, танцевали на листочках вереска бледными ночными огнями. Кусты вереска топорщились в огромной раз вороченной пустыне, наполненной обломками гигантских скал и скелетами безлистых деревьев, изломанных и изгрызанных, как истерзанные болью души. Казалось, будто тут пронеслась разрушительная гроза, и земля отдыхает после дождевых потоков и ураганного ветра. Окружающее молча страдало, как измученный человек, у которого нет сил понять, что его беды кончились. До Маргарет доноси лось хлопанье крыльев чудовищных птиц, словно бы нашептывающих ей удивительные истории о своих перелетах. Оливер крепче сжал ее руку. И уверенно вывел на развилку дорог. Она не ведала, что их окружало: обломки скал или разрушенные могилы.
Вдруг раздался трубный зов, и со всех сторон, там, где только что ничего не было, полезли какие-то существа. Огромное пустое пространство наполнилось тенями, и они, подгоняя друг друга, покатились, как морские валы. Девушке показалось, что пред ней предстало все царство мертвых: мрачные тираны и размалеванные куртизанки, римские патриции в алых тогах и восточные султаны. Все великие грешницы прошлого продефилировали перед ней: Иродиада, целующая уста отрубленной головы, Клеопатра, опустившая бледное похотливое лицо, Мессалина, кривящая ненасытные губы и сверкающая полными злобы глазами. Мелькали перед ней кроваво-красные сутаны кардиналов, рыцари в стальных доспехах, гомосексуалисты в женских одеждах и дамы в кринолинах и напудренных париках. Внезапно порыв ветра унес их всех прочь, как осенние листья, и перед Маргарет потянулись молчаливые толпы рабов, неисчислимых, как песчинки на морском дне. Их худые лица были землистыми от нужды и впалыми от болезней, а в глазах горела безысходность отчаяния. Рабы стремились вперед, как взбунтовавшаяся толпа, в ужасе бросающаяся в узкие улочки, спасаясь от преследования конницы, вызванной для ее усмирения. Казалось, будто весь мир собрался здесь, в этом страшном пространстве.
Затем все снова опустело, и перед Маргарет возникло огромное искореженное древо, стоящее среди пустыни в полном одиночестве; и хотя оно было мертвенно-неподвижным, чудилось, что страдает больше, чем человек. Молнии сбили с него крону, но ветер столетий не сумел вырвать с корнями. Истерзанные ветви, голые, лишенные листвы, были похожи на руки Титана, заломленные в смертельной тоске. Через мгновение к горлу Маргарет подступила тошнота от страха; с деревом произошла перемена, в нем воз никло биение жизни: грубый ствол обратился в могучий торс, скрюченные ветви – в человеческие руки. Дерево стало козлоногим чудовищем, огромней любых монстров, что могут привидеться в кошмарных снах. Рога, длинная борода, обросшие шерстью ноги с копытами и большие человеческие руки. Похотливое и жестокое лицо ужасно и, все-таки, божественно. Перед ней был Пан, играющий на своей свирели, и его сладострастный взгляд ласкал ее с отталкивающей нежностью. И вдруг будто рассеялся туман – ее взору открылся прекрасный вид, звериная часть этого мерзкого существа как бы растаяла, и перед Маргарет оказался обнаженный, атлетического сложения юноша с тонкими чертами благородного лица. Движимая любопытством, она попыталась подойти ближе, но фигура юноши тоже начала растворяться в облаке, и она почувствовала, что ее вновь окружают мечущиеся толпы. Опять возникли все легендарные чудища и дикие звери, порожденные бредом параноиков. Из тьмы выплыли огромные жабы, с лапами, прижатыми к животу, гигантские шмели, покрытые панцирями, какие-то примитивные, трещащие роговой чешуей твари с крабьими глазами, крылатые змеи и ползучие гады, зарождающиеся в грязи. Она слышала пронзительные вопли и взрывы смеха, вселяющие ужас крики воинов, гибнущих в смертельных схватках. Женщины Хаггарда, простоволосые и развратные, разносили вино, и там, где они проливали его, оставались пятна, напоминающие пятна крови. Маргарет чудилось, что в ее жилах течет огонь, а душа покинула тело; но ее место заняла новая душа.
И вдруг ей стало понятно, почему это зрелище столь непристойно. Ведь она принимает участие в оргии чудовищной похоти, ей открылась порочность мира! Она Увидела такие мерзости, что закричала от ужаса, и тут услышала рядом язвительный смех Оливера. И почувствовала, как он взял ее руки в свои. Попыталась вырваться, но он сказал: «Не надо бояться».